Покупаем хлебные изделия, заодно, греемся с чадом. Он лопочет мне на своем, довольно громко, высказывает мне, чтобы поторапливался. А голос у него командирский, от двух дедов, кадровых военных, на такой трудно не обратить внимание. Да и вообще, не любит молчать. Рядом выбирает товар старушка, чистенькая, опрятная, но… какая-то тихая что ли. Знаете, есть старухи, гегемоны, что врываются в переполненные тралики с центнером сумок вместо щита. Это из другой категории.

И она говорит мне:

— Бить его надо до полусмерти.

— Не понял?! — Я окинул ее взглядом.

— Чтобы не орал как вот тут он у вас.

— Он не орет, мы разговариваем, — отвечаю.

— Нет, орет! Вот посмотрите на меня. Меня в детстве отец избивал постоянно и какая я хорошая выросла. А вот брата моего не трогал. И теперь он пьяница и алкаголик. А я хорошая.

Она не шутила. Это было видно.

— Вы знаете, — ответил я. — Меня в детстве тоже били. Но лучше бы этого не делали, ибо я помню каждый удар, нанесенный мне в детстве и каждую рану, которая зажила на теле, но не зарубцевалась на душе до сих пор. Я не стал лучше и мне жаль вас, искренне.

Я отвернулся и мы с сыном пошли прочь от этой старухи. Молчаливой, серой, избитой. И, быть может, даже хорошей.