Он вставал рано. И засыпал плохо. А этой ночью он вообще не спал: в голове бились осколки прожитого, звон не хрустальный — то нарастая, царапались, то угасая — жгли.
А утром было Девятое Мая. День не славы для него давно, но памяти. И тревога, и смутное что-то — носились в тишине, перемешиваясь с шепотом волн.
Окно выходило на море и пирамидальные тополя.
Память врезалась в тьму событий и отчетливо, точечным лучом, до мгновения — переносила туда.
42-й год, он 18-летний разведчик, обдирая руки и лицо лезет по нейтральной в тыл к немцам. Нужен язык, хоть какой. Зачем? Приказ. Не обсуждается.

Ночь и тепло. А внутри дрожь — как все выйдет? И внезапно зарево, грохот дикий, безумный — и по лицу скальпелем, сначала без боли, — потом теплее, теплее… и сквозь туман ощущений, нарастая, оглушающая, резкая, сквозь мозг и до кончиков пальцев — боль.
И снова ночь.
Очухался дня через два — снесло осколком полноса, как сумели, подрихтовали, а потом в госпитале доделали. Нарастили своего, прикромсали и стал нос огромной картошкой: впрочем, весьма по тем меркам неплохо сделали.
А потом до Кенигсберга полковым разведчиком. Всяко было.
После войны женился, Зинка — красавица не оставила шансов. В черном свадебном платье (а другой ткани не нашли) — весело прогуляли пару банок тушенки, да сто граммов за счастье. Строго жили, страна вставала с колен, не до жиру.
И там — дети, трое, и внуки потом и правнуки — а все суровость и строгость деда, хоть порой и с огоньком во взгляде — уважали его очень. И боялись за прямоту и резкость в вопросах каких угодно: проштрафился? — отвечай! и глаза не прячь!!! Суровый мужик был.
Ушла бабушка. Разлетелись дети. Нет, навещали и все такое. Один не остался.
Но уходили все кто рядом, все.
Он лежал и завтрашний, уже сегодняшний день не давал вздохнуть. Кто придет?.. Кто приедет? Кто встретится из боевых товарищей…
Промучившись до рассвета, он встал, побрился, одел с вечера приготовленное — офицерский мундир, фуражку, до зеркальности начищенные туфли. Тихонько звенели ордена, когда он спускался с третьего этажа.
По дороге купил цветы — Вечный огонь рядом. Тут все рядом. Положил, постоял, вспомнил.
Но никого еще не было из друзей, слишком рано. Он решил сходить в магазин — купить конфет, угостить однополчан.
Медленно, усталость, годы не те — вошел в утреннюю толчею. Магазин бурлил, он редко тут бывал и ему казалось, что все на него смотрят. Ссутулившись от напора толпы, встал в очередь, подслеповато выбирая расставленные прямо тут лотки с конфетами. Эти дороговаты, а эти не вкусные… ну может, вот этих немножко…
И тут, как… словно сердце его оборвалось — на весь магазин, дородная продавщица в громадном белом колпаке заорала:
— Воооооор!!!!!! Держииии!!!!!!
Он судорожно оглянулся, цепенея — где?!!! — задел лоток с конфетам и они посыпались на пол.
Мгновенно стало тихо, он виновато глянул на продавщицу, нагибаясь было собрать, но жирный красный палец с пузатым кольцом через прилавок устремился в его сторону.
Он застыл.
— Ты-ы-ы!!!!! Во-ооооор!!!!
Вокруг стало пусто. Он почувствовал, как исчезает земля из под ног, вокруг взрываются гранаты, он ползет и что-то обжигающее, что-то яростное и жгучее полоснуло по лицу…
Потом стихло.
Стало совсем тихо.
Стало совсем тепло.
Совсем тепло.
Это была кровь. Нет. Это были его слезы. Они падали прямо на рассыпанные конфеты.
— Проверь его карманы! — взревела в тишине продавщица выскочившему грузчику.
Тот нехотя, обдавая облаком перегара, запустил в один, потом второй.
— Туда, туда, правый! Он туда украл!!!
Грузчик еще раз съелозил в правый. Непонимающе пошуровал пальцами и вытянул маленькую прошлогоднюю ириску. Обертка была измята и так протерлась, что грузчик с гримасой ее отбросил от себя.
— Тьфу ты!!! Что?! Что это?! — его перекосило и он, пошатываясь и махая рукой в сторону продавщицы выбежал за дверь.
Все замерло. Тишина спрессовалась, готовая вырваться.
Кто-то нашел ириску и вложил в непослушные руки деда. Он дрожал. Слезы текли из его глаз. Он не мог ничего с собой поделать. Полковой разведчик.
Иван Ефимович Прядченко. Мой дед.